Книга 8. Книга Смерти. Песнь третья. Смерть в лесу.
Оглавление
Музыкальное сопровождение
Теперь это было здесь, в этой великой золотой заре.
Она лежала у все еще спящего мужа своего и пристально смотрела
В прошлое, подобно человеку близкому к смерти,
Смотрящему назад, на залитые солнцем поля жизни,
Где он тоже бегал и играл, и отдыхал,
Поднимая голову свою над ужасным и темным потоком,
В бездны которого он должен погрузиться навсегда.
Все, чем она была, и все что сделала, она опять переживала.
Промчался целый год в кружении скором,
Воспоминания пронеслись сквозь нее и прочь умчались,
В невозвратимое прошлое.
Затем она поднялась тихо и выполняя служение,
Склонилась перед великой богиней, просто вырезанной
Сатьяваном на камне лесном.
Что за молитву она прошептала, ее душа и Дурга знали.
Возможно, она ощутила в неясной огромности леса
Бесконечную Мать, глядящую на свое дитя,
Возможно, Голос скрытый, сказал ей какое-то тихое слово.
Наконец она подошла к бледной матери – королеве.
Она говорила, но контролируя уста и со спокойным лицом,
Чтобы какое-то случайное слово или выдавший взгляд
Не впустили в материнскую, не ведающую грудь,
Убивающее все счастье и необходимость жить,
Ужасное предзнание грядущего горя.
Лишь необходимые речи обнаружили проход:
Все остальное она подавила внутри, в своем страдающем сердце,
И с усилием придала своей речи внешнее спокойствие.
«Один год, что я жила с Сатьяваном,
Здесь, в изумрудном краю лесов обширных,
В железном кольце гигантских вершин,
Под голубыми просветами лесного неба,
Я не входила в молчания
Страны лесной, великой, что опоясала мои мысли
Мистерией, но не в этих зеленых чудесах
Блуждала, лишь эта небольшая полянка была моим миром.
Теперь желание сильное овладело моим сердцем,
Идти с Сатьяваном, держа его руку,
В жизнь, которую он любит и прикоснуться
К травам, по которым он ступал, и цветы лесные узнать,
В покое слушать птиц и жизни бег,
Что начинается и прекращается, далекий, изобильный шелест ветвей,
И все мистические шептания деревьев,
Отпусти меня ныне, и позволь отдохнуть сердцу моему.»
И та отвечала: «Делай так, как пожелает твой мудрый ум,
О спокойное дитя – повелитель, с глазами, которые властвуют.
Я отношусь к тебе как к богине могущественной, которая пришла
Сострадая нашим бесплодным дням; ты служишь,
Даже как рабыня, и все же ты за пределами
Всего того, что делаешь, всего, что задумывают наши умы,
Подобно сильному солнцу, которое свыше служит земле.»
Затем муж обреченный и женщина, которая знала,
Вошли соединив ладони в этот священный мир,
Где красота и величие, и несказанная греза,
Где может ощутимым быть Природы мистичное молчание,
Соединяющее с тайной Бога.
Рядом с ней шел Сатьяван, полный радости,
Потому что она шла с ним, по его любимым лужайкам:
Он показывал ей все лесные богатства, цветы
Неисчислимые в каждом оттенке и аромате,
И мягкие, густые вьющиеся лианы, красные и зеленые,
И необычные, в богатом оперении птицы, каждому крику
Что сладостно звучали в ветвях далеких отвечали,
С пронзительным именем певца, зовущего более сладко.
Он говорил обо всех существах им любимых: они были
Друзьями его отрочества, партнерами по играм,
Сверстниками и спутниками его жизни,
Здесь, в этом мире, он знал каждое настроение:
Их мысли, которые бессодержательны для обычного ума,
Он разделял, на каждую эмоцию бурную ощущал ответ.
Она глубоко вслушивалась, но лишь затем, чтоб слышать
Голос, что вскоре замолкнет с нежными словами
И сокровищем своих сладостных любимых каденций,
Для одинокой памяти, когда никто не будет с ней идти,
И голос любимый ничего не сможет больше сказать.
Но мало задерживался на их смысле;
О Смерти, не о жизни думала она и жизни одиноком конце.
Любовь в ее груди болела краями изорванными
Страдания, стонущего в каждом шаге с болью
Крича, «Сейчас, сейчас возможно его голос замолкнет
Навеки.» Словно каким то неясным касанием удрученные
Иногда ее глаза вокруг смотрели, как будто из своих орбит
Могли увидеть приближение смутного и ужасного бога.
Но Сатьяван остановился. Он думал завершить
Свой труд здесь, чтобы счастливые, обнявшись, беззаботно
Они вдвоем могли гулять свободно в зеленой глубине
Первозданной мистерии сердца леса.
Дерево, что возвышалось своей спокойной вершиной к небесам,
Нежась в зелени призывающее
Бриз влюбленный в широту его ветвей,
Он выбрал, и его сталь напала на ствол,
Коричневый, жесткий и сильный, скрытый в изумрудном одеянии.
Без слов она стояла рядом и наблюдала не отрываясь, чтоб не потерять,
Светлое лицо и тело, которые она любила.
Ее жизнь была теперь в секундах, не в часах,
Она экономила каждое мгновение,
Как мертвенно-бледный торговец, склонившийся над своими запасами,
Скупец, над своими скудными золотыми остатками.
Но Сатьяван радостно орудовал своим топором.
Он пел отрывки возвышенные из песен мудреца
Что возвещали о побежденной смерти и демонах убитых,
И делал паузу иногда, чтобы крикнуть ей сладкую речь
Любви и шутки, нежнее чем любовь:
Она подобно пантере кидалась на его слова
И несла их в пещеру сердца своего.
Неистовые и голодные гончие боли
Странствуя, кусая проходили сквозь тело его,
Безмолвно, и все его дыхание страдающее прерывали,
Стараясь разорвать крепкие сердечные струны и быть свободными.
Затем полегчало, словно зверь свою жертву оставил,
Мгновение в волне глубокого облегчения,
Словно родившись заново к силе и радости он встал легко,
Он веселясь возобновил свой уверенный труд,
Но казалось с меньшими ударами. Теперь великий лесоруб
Рубил в нем и труд его прекратил: поднимая
Руку свою он прочь отбросил острый топор,
Далеко от себя, как боли инструмент.
Она к нему подошла в страдании молчаливом и обняла,
Он крикнул ей, «Савитри, боль
Пронзает мою голову и грудь, как будто топор
Пронзил их, а не живую ветвь.
Так агония разрывает меня, как дерево должно ощущать,
Когда оно срублено и должно оставить свою жизнь.
Позволь пока положить мне голову тебе на колени,
И храни меня своими ладонями от злой судьбы:
Может из за твоих прикосновений смерть мимо пройдет.»
Тогда Савитри села под ветвями широкими,
Прохладными, зелеными, от солнца, но не под поврежденным деревом,
Которое его острый топор расщепил, - его она избегала;
Она склонилась под благоприятным королевским стволом,
Она его охраняла в своей груди и старалась утешить
Его страдающий лоб и тело ладонями своими.
Все горе и страх были в ней мертвыми сейчас,
И великий покой опустился. Желание уменьшить
Его муки, импульс противостоящий боли
Был единственным, оставшимся смертным чувством. Это прошло:
Безгорестная и сильная она ожидала подобно богам.
Но теперь его сладостный, близкий оттенок изменился
В тусклую серость и его глаза
Потускнели, покинутые ясным светом ею любимым.
Лишь тупой и физический ум был оставлен,
Лишенный яркого и светлого взгляда духа.
Но перед тем как полностью угаснуть,
Он выкрикнул в отчаянии последнем цепляясь,
«Савитри, Савитри, О Савитри,
Склонись, душа моя, и поцелуй меня, пока я не умер.»
И пока ее побледневшие губы прижимались к его,
Они ослабли, утратив последнюю сладость ответа;
Его щека надавила на ее золотую ладонь. Она искала
Его рот неподвижный, своим живым ртом, словно
Она могла убедить его душу вернуться своим поцелуем;
Тогда выросло осознание того, что они не были больше едины.
Пришло нечто сознательное, обширное и ужасающее.
Вблизи она ощутила безмолвную, огромную тень,
Остужающую полдень темнотою за своею спиной.
Пугающая тишина опустилась на это место:
Там не было крика птиц и голосов зверей.
Страдание и ужас наполнили мир,
Словно мистерия уничтожения
Приняла ощутимую форму. Космический ум
Смотрел из всего грозными глазами,
Презирая все своим невыносимым взором,
И с веками бессмертными и широким лбом,
Он видел в этой огромной разрушающей мысли
Все вещи и существа как сон печальный,
Отвергая с пренебрежением спокойным Природы восторг,
Смысл бессловесный этой глубокой заботы,
Провозглашая в полный голос нереальность вещей
И жизни, что будет вечно, но никогда не была
И ее краткого и тщетного повторения без конца,
Словно из Молчания без формы или имени,
Та Тень отдаленного и небрежного бога
Обрекла к его Ничто вселенную иллюзорную,
Отвергая ее проявления идеи и действия во вселенной
И ее имитацию деятельности.
Она знала, что видимая Смерть была стоящей там,
И Сатьяван ушел из ее объятий.
Конец Книги восьмой.
