Книга десятая. Книга двойного Сумрака. Песнь третья. Спор Любви и Смерти.
Оглавление
Музыкальное сопровождение
Голос затих в печальной, разрушительной каденции;
Казался он ведущим наступающий марш Жизни
В некую спокойную, изначальную Пустоту.
Но Савитри ответила Смерти всемогущей:
«О мрачнолобый софист вселенной,
Который вуалирует Реальность своей собственной Идеей,
Скрывая животными объектами Природы живое лицо,
Маскируя вечность своим танцем смерти,
И сделавший из Мысли поставщика и гравировщика ошибки,
И лжесвидетеля из чувства – слуги ума.
Эстет печали мира,
Поборник суровой и печальной философии,
Чтоб Свет закрыть ты использовал слова,
И к Истине взывал, чтобы ложь обосновать.
Реальность ложная – это корона фальши,
А извращенная правда - ее драгоценнейший камень.
О Смерть, ты правду говоришь, но правду, которая убивает,
Я отвечаю тебе с Истиной, которая спасает.
Странник, себя открывающий заново,
Сделал Материи мир своей стартовой точкой,
Он сделал из Ничто, свое жилое пространство,
И Ночь – процессом вечного света,
И смерть – шпорами, подгоняющими к бессмертию.
Бог укрыл свою голову от взгляда в капюшоне Материи,
Его сознание скрылось в подсознательных глубинах,
Все-Знание стало казаться огромным Невежеством темным;
Бесконечность одела форму безграничного нуля.
Его пучины блаженства стали бесчувственными глубинами,
Вечность – пустым духовным Простором.
Аннулируя изначальную недействительность
Вневременный взял эту почву в пустоте
И начертал эту фигуру вселенной,
Чтобы дух мог во Времени рискнуть
И с непоколебимой Неизбежностью бороться
И душа – выполнять космическое паломничество.
Дух продвигался в черных просторах
И Мысль сооружал в древнем Ничто;
В ужасающей пустоте Бога была зажжена душа,
Тайный, трудящий жар зарождающегося огня.
В бездне Отрицания его безмерная Сила трудилась;
Она переносила свои бесформенные движения в формы,
И сделала Материю телом Бестелесного.
Новорожденные и смутные пробуждались вечные Могущества.
В инертной Материи дышала дремлющая Жизнь,
В подсознательной Жизни лежал спящий Ум;
В пробуждающейся Жизни простерся он своими гигантскими членами,
Чтобы стряхнуть с них оцепенение дремы;
Субстанция бесчувственная от чувства трепетала,
Сердце мира начало биться, его глаза – видеть,
Мысль шарила вокруг, чтобы найти себя
Исследовала речь и вскармливалось новорожденное Слово,
Что соединило мостом пропасть между светом и неведением мира.
Мыслитель строил дом в пробудившемся Уме.
Рассуждающее животное желало и планировало, искало;
Он прямо встал среди своих животных товарищей,
Он строил новую жизнь и измерял вселенную,
Противостоял своей судьбе и боролся с незримыми Силами,
Покорял и использовал законы, что управляют миром,
Надеялся передвигаться в небесах и звезд достичь,
Хозяин своего огромного окружения,
Ныне через окно Ума вглядывается полубог,
Скрытый за занавесью человеческой души:
Он видел Неведомое, смотрел на Истины лицо, лишенное вуали:
Луч вечного солнца к нему прикоснулся;
Недвижный, безгласный в глубинах предвидящих,
Он стоит пробужденный в свете Сверхприроды
И видит славу взрастающих крыльев,
И видит обширное, нисходящее могущество Бога.
«О Смерть, ты наблюдаешь незаконченный мир,
Тобой пораженный и неуверенный в своей дороге.
Населенный несовершенными умами и невежественными жизнями,
И говоришь ты, Бог не существует и все напрасно.
Но как ребенок может быть мужчиной?
Так как младенец он, то никогда не вырастет?
Так как невежественен он, то никогда не научится?
В маленьком, хрупком зерне таится великое древо,
В крохотном гене закрыто мыслящее существо;
Малый элемент в маленькой сперме,
Растет, победитель и мудрец.
Затем, если ты, Смерть, изрыгнешь мистическую правду Бога,
Отвергнешь ли таинственное, духовное чудо?
Все еще будешь говорить, что духа нет, нет Бога?
Безмолвная, материальная Природа пробуждается и видит;
Она речь изобрела, открыла волю.
Что-то, к чему она стремится, ждет за пределами,
Нечто ее окружает, во что она растет:
Чтоб дух открыть, обратно, в Бога измениться,
Превзойти себя – ее трансцендентная задача.
В Боге сокрытом мир начал быть,
С трудом движется по направлению к проявленному Богу:
Несовершенство наше пробивается к совершенству,
Это тело является куколкой души:
Бесконечное хранит конечное в своих руках,
Время странствует к проявленной вечности.
Чудесная структура вечного Мага,
Материя свою Мистерию скрывает от своих собственных глаз,
Писание записанное тайными знаками,
Оккультный документ Всечудесного искусства.
Все здесь несет свидетельство его тайной силы.
Сиянием его повелевающей славы является солнце,
Слава – это Луна золотая, мерцающая,
Слава – это греза пурпурного неба.
Марш его величия – это звезды кружащие.
Его смех красоты пробивается через зелень деревьев,
Мгновение его триумфа красоты – в цветах;
Пение моря голубого, блуждающий голос ручья,
Который падает, журча с арфы Вечного.
Этот мир есть Бог, исполненный во внешнем.
Его пути взывают к нашему чувству и разуму;
В слепых, грубых движениях невежественной Силы,
От понятий своих мы незначительны и мелки, темны и низки,
Величие, основанное на малых вещах,
В неведающей Пустоте он строит мир.
Он свои формы собрал из бесконечной пыли;
Его чудеса построены из мелочей
Если ущербный ум, жизнь не просвещена и груба,
Если там жестокие маски и действует зло,
Они – эпизоды в его обширном и разнообразном сюжете,
Необходимые шаги его великой и опасной драмы,
Он сочиняет с ними и со всей своей страстью – игрой,
Игрой, и в то же время не игрой, но глубокой схемой
Мудрости трансцендентной, находящей пути,
Чтобы встретить своего Господина в тени и Ночи:
Над нею – бдение звезд,
Наблюдаемое Бесконечностью одинокой,
Она Божество воплощает в тупую Материю,
В умы символические и жизни – Абсолют.
Торговец чудесами – ее мастерство механическое;
Машина Материи вырабатывает законы мыслей,
Инструменты жизни служат труду души:
Могучая Мать трудилась над своим творением,
Огромная прихоть самоскованная железными законами:
И Бога закрыла в загадочном мире
Убаюкала Всемогущего в неведающей сне,
Несла она Всемогущего на спине Инерции,
Безупречно ступала божественными, не сознающими шагами,
Огромным кругом чудесных работ.
Бессмертная, страховала себя смертью;
Лик Вечного был виден сквозь дрейфы Времени.
Свое знание он замаскировал как Неведение,
Свое Добро он посеял в чудовищное ложе Зла,
Ошибку сделал дверью, в которую Истина может войти,
Его растение блаженство поливалось слезами Печали.
Тысячи аспектов указывают обратно к Единому;
Природа двойственная покрыла Уникального.
В этой встрече сообщающихся масок Вечности,
Этом путаном танце противоположностей страстных,
Сцепленных как любовники в запретном объятии,
Этой ссоре их потерянной идентичности,
Через вражду и пререкания крайностей Силы,
Миллион дорог Земли пробивалось по направлению к божественному.
Все спотыкалось за оступающимся Проводником,
И все же каждая запинка – шаг необходимый
На неизвестном пути к неведомой цели.
Все запинаясь, вразброд следовало к единственному Божеству.
Как будто преображенные титаническими чарами,
Эти вечные Силы приняли сомнительный лик:
Идолы косвенных проявлений божественности,
Они несли головы животных и троллей,
Приобретали уши фавна, копыта сатира,
Или приют давали демоническому во взоре своем,
Запутанным лабиринтом они делали мыслящий ум,
Они претерпевали метаморфозы сердца,
Допуская вакханических гуляк из Ночи,
В это святилище восторга,
Как на Дионисийском маскараде.
На широких дорогах, и в садах мира,
Они валялись, позабывшие свои божественные части,
Словно опившись ужасного вина Цирцеи,
Или подобно ребенку, который валяется, играя в грязи Природы.
Даже мудрость, каменотес Божественных дорог,
Является партнером в глубокой, гибельной игре:
Потеряна сума и плащ пилигрима,
Не удалось ей карту прочитать и звезды увидеть.
Нищая добродетель – опора ее
И ощущение прагматичное, здравого смысла или абстрактное видение,
Иль способ краткого, на час успеха
Она изучала, привратник в школе практичности.
На поверхности простора океана Сознания,
На мелководье мелкие мысли ловятся в сеть,
Но великие истины избегают ее узких бросков,
Хранимые от видения безднами творения,
Неясные, они плывут в слепых, огромных течениях,
В безопасности от мелких промеров ума,
Слишком далекие для неглубокого погружения неопытного ныряльщика,
Наше смертное зрение всматривается глазами невежественными;
Оно не смотрит на глубокое сердце вещей.
Наше знание ходит, опираясь на посох Ошибки,
Поклонник фальшивых догм и ложных богов,
Или фанатик жестокого, нетерпимого кредо,
Или искатель, сомневающийся в каждой истине, которую находит,
Скептик, встречающий Свет с твердокаменным Нет
Иль охлаждающий сердце сухой, ироничной усмешкой,
Циник, вытаптывающий бога в человеке;
По дорогам Времени ковыляет Тьма,
И поднимает свою гигантскую голову, чтоб звезды замарать;
Создает облако ума интерпретирующего
И перехватывает пророчества Солнца.
И все же там есть Свет; он стоит у дверей Природы:
И держит факел, чтоб странника ввести вовнутрь.
Он ожидает, чтоб быть зажженным в наших тайных клетках;
Это светящаяся звезда в океане неведения,
Лампа на нашей корме, пронзающая ночь.
Когда взрастает Знание, Свет вспыхивает внутри:
Это – сияющий воин в уме,
Орел сновидений в божественном сердце,
Оружие в бою, лук Бога.
Тогда наступают более обширные рассветы и великолепие Мудрости,
Пересекают неясные, полуосвещенные поля существования,
Философия взбирается на облачные вершины Мысли
И Наука вырывает оккультные силы из Природы,
Огромные джинны, которые служат карликовым нуждам,
Показывают запечатанные мелочи ее искусства,
И побеждают ее же собственной, плененной силой.
На высотах, недостижимых парению большинства умов,
На опасном краю слабеющего Времени,
Душа тянется обратно, в свою бессмертную Самость;
Знание человека становится Бога небесным Лучом.
Это мистическая область, из которой выскакивает сила,
Чей огонь пылает в глазах мудреца и провидца
Вспышка молнии пророческого взгляда,
Играет на внутреннем краю ума:
Замолкшая Мысль смотрит в сверкающую Пустоту.
Голос нисходит с невидимых, мистических вершин:
Из уст шторма – крик великолепия,
Это голос, который говорит с глубиной ночи,
Это гром и пылающий зов.
Над планами, что вздымаются с земли не знающей,
Рука поднялась по направлению к царству Незримого,
За пределы ослепляющей линии Сверхсознания,
И срывает покровы Неведомого;
В глаза Вечного смотрит внутренний дух.
И слышит Слово, к которому были глухи наши сердца,
И смотрит сквозь сияние, в котором наши мысли слепо росли;
И пьет из груди обнаженной восхитительной Истины,
Узнает тайны вечности.
Так все было погружено в загадочную Ночь,
Так все поднялось, чтоб встретить ослепительное Солнце.
О Смерть, это – мистерия царства твоего.
В аномальном и магическом поле земли,
Несущего в своем бесцельном странствии солнце,
Среди вынужденного марша великих и безмолвных звезд,
Тьма оккупировала поля Бога,
И мир Материи был управляем твоей формой.
Твоя маска лик Вечного покрыла,
Блаженство, которое мир сотворило, впало в сон.
Покинутая в этом Просторе, она дремала:
Превращение зла ее членами будет овладевать,
Пока она себя не узнает больше.
Лишь через ее созидательный сон пролетают
Хрупкие воспоминания радости и значения красоты,
Под смехом голубых небес, среди деревьев окутанных зеленью,
Счастливо расточающих оттенки и ароматы,
В поле золотой прогулки солнца
И бодрствовании света – грезы звезд,
Среди высоких медитирующих вершин холмов,
На груди земли, сладострастно целуемой дождями,
И вращающемся сапфире морей.
Но сейчас невинность изначальная утеряна
И Смерть и Неведение правят сметным миром,
И образ Природы носит более серый оттенок.
Земля все еще хранит свое земное очарование и милость,
Величие и красота все еще ее,
Но скрыт вуалью божественный Обитатель.
Человеческие души блуждали вдали от Света,
И великая Мать отвернула свой лик.
Закрыты глаза творящего Блаженства
И прикосновение печали в грезах ее отыскало.
Так она ворочается и мечется на своем ложе Пустоты,
Потому как не может проснуться и себя найти,
И не может снова построить свою совершенную форму,
Свою природу забывая и свое состояние,
Забывая свой инстинкт счастья,
Забывая творить мир радости,
Она рыдает и плачущими делает глаза своих творений;
Испытывая грудь своих детей острием печали,
Она тратит на тщетную пустошь жизни, труды и надежды,
Мучительную роскошь горя и слез.
В изменении ночного кошмара своей полусознательной грезы,
Мучила себя и мучимая своими касаниями,
Она входит в наши сердца и тела, и наши жизни,
Носящая жесткую и беспощадную маску боли.
Природа наша искривленная неудачными родами,
Возвращает искаженные ответы вопрошающим ударам жизни,
Резкий привкус находит в боли мира,
Пьет жгучее вино извращенности горя.
Проклятие возложено на чистую радость жизни:
Восторг, Бога сладостный знак и двойник Красоты,
Устрашенный вдохновленным святым и аскетичным мудрецом,
Был скрыт, опасный и двусмысленный обман,
Благовидная хитрость адской Силы
Душу искушает принести себе вред, упасть.
Бог – пуританин сделал наслаждение отравленным плодом,
И грех – ребенком Природного экстаза,
И все же каждое создание охотится за счастьем,
Покупает острой болью или срывает насилием
С бесчувственной груди неодушевленной земли
Какие-то фрагменты, или некие разбитые осколки блаженства.
Даже радость сама становится отравленным глотком;
Ее голод сделан из ужасного крючка Судьбы.
Все средства хороши, чтобы схватить единственный луч,
Вечность приносится в жертву мгновению блаженства:
И все же для радости, не для печали была создана земля,
И не как греза в бесконечном, страдающем Времени.
Хотя Бог сделал мир для своего восторга,
Невежественная Сила приняла руководство и стала его Волей.
И глубокая фальшь Смерти подчинила Жизнь.
Все стало Случая игрой, имитирующего Судьбу.
«Таинственным воздухом чистого счастья,
Глубиной, подобной сапфирным небесам дышит наш дух;
Наши сердца и тела зов его смутный ощущают;
Наши чувства его нащупывают, касаются и теряют.
Если это убрать – мир утонул бы в Пустоте;
Если этого нет, ничто не смогло бы двигаться или жить.
Блаженство скрытое находится в корне вещей.
Восторг безмолвный приглядывает за неисчислимыми трудами Времени:
Чтоб радость Бога поселить в вещах, Пространство дало широту,
Чтоб радость Бога поселить в себе, родились наши души.
Эта вселенная хранит старое очарование;
Ее объекты - резные чаши Мира – Восторга,
Чье вино очарованное – некий напиток-восторг глубокой души:
Все-Удивляющий заполнил грезами своими небо,
Древний Космос пустой, он сделал своим домом чудесным;
Он дух свой пролил в Материи знаки:
Он зажигает грандиозные огни в величественном солнце,
Он сквозь небо скользит, мерцает в луне;
Он – красота, поющая в полях звука;
Он – воспевает строфы оды Ветра;
Он – тишина, глядящая в звездах в ночи;
Он пробуждается на заре и взывает из веточки каждой,
Он, в камне оглушенный лежит, в цветке и дереве грезит.
Даже в этом труде и болезни Неведения,
На жесткой и опасной почве тяжелой земли,
Вопреки смерти и обстоятельствам зловещим,
Упорствует воля жить, радость быть.
Это – радость во всем, что чувство встречает,
Радость во всем переживании души,
Радость в зле и радость в добре,
Радость в благости и радость в грехе:
Безразличная к угрозам закона Кармы,
Радость осмеливается расти на почвах запретных,
Ее сок пробегает сквозь растения Боли и цветы:
Она трепещет с драмой рока и трагической судьбы,
Она вырывает свою пищу у сожаления и экстаза,
В опасности и трудности правит свою мощь;
Барахтается с рептилией и червем,
И поднимает свою голову, равную звездам;
Она участвует в танце фей, обедает с гномом:
Наслаждается в тепле и свете многих солнц,
Солнце Красоты и солнце Силы,
Тешат и растят ее золотыми лучами;
Она взрастает к Титану и Богу.
На земле она медлит, чтобы насытить свою глубину,
Через символы земных удовольствий и боли,
Виноградными гроздями Небес и цветами Пучины,
Пламенных вспышек и мучительного мастерства Ада,
И неясных фрагментов славы Рая.
В малых, ничтожных удовольствиях жизни человека,
В его мелочных страстях и радостях она находит вкус,
Вкус в слезах и мучениях разбитых сердец,
В короне золотой и в терновом венце,
В сладостном нектаре жизни и ее горьком вине.
Все бытие она исследует ради непознанного блаженства,
Зондирует переживание каждое ради новых и необычных вещей.
Жизнь приносит в дни земного творения
Язык славы из более ярких сфер:
Углубляется в его думы и его Искусство,
Взлетает в великолепии какого-то совершенного слова,
Торжествует в его великих решениях и благородных делах,
Блуждает в его ошибках, рискует на краю пучины,
Взбирается в его восхождениях, валяется в его падениях.
Невесты – ангелы и демоны – его палаты делят,
Собственники и конкуренты за человеческое сердце.
Для того, кто наслаждается космической сценой
Его величие и его малость – равны,
Его великодушие и низости оттенки,
Брошены на некий нейтральный фон богов:
Он восхищается мастерством Художника, который все это спланировал.
Но эта опасная игра не длиться вечно:
За земными пределами, предназначенные для освобождения земли,
Мудрость и радость готовят свой венец совершенный;
Истина сверхчеловека взывает к мыслящему человеку.
Наконец душа обращается к вечным вещам,
Она плачет в каждой святыне ради объятий Бога.
Тогда там проигрывалась венчающая Мистерия,
Тогда достигалась долгожданное чудо.
(здесь Блаженство в используется в женском роде)
Бессмертное Блаженство свои вездесущие, небесные глаза
Открывает на звезды, двигает своими могучими членами;
Время трепещет от сапфических строк ее песни любовной
И заполняется Пространство блаженством белым.
Затем, оставляя человеческое сердце, горю своему,
Речь покидая и царства именем определенные,
Через мерцающее, далеко обозримое небо бессловесной мысли,
Сквозь обнаженные, свободные от мысли небеса абсолютного видения,
Она взбиралась к вершинам, где нерожденная Идея
Помнящая будущее, что должно быть,
Вниз смотрит, на работы трудящейся Силы,
Незыблемая, над миром сотворенным ею.
В безбрежном смехе золотом солнца Истины,
Подобно великой птице небесной на море неподвижном,
Уравновешен ее окрыленный пыл созидательной радости
Спокойной глубиной покоя Вечного.
Такова была цель, это – высший Закон,
Задача предопределенная Природе, когда пропитавшись красотой,
В смутных, таинственных водах бессознательного сна,
Из Пустоты это великое творение восстало, -
Для этого Дух вошел в Пучину
И зарядил своей силой Материи незнающую силу,
В нагом собрании Ночи к кафедральному Свету,
В царстве Смерти возвращает бессмертие.
Работает неторопливое, мистичное преображение.
Вся наша земля начинается из грязи и заканчивается в небесах,
И Любовь, которая когда-то была желанием животного,
Затем сумасшествием сладким в восторженном сердце,
Дружбой горячей в счастливом уме,
Становится пространством обширного, духовного устремления.
Душа одинокая страстно желает Единственного,
То сердце, которое любило человека, вибрирует любовью Бога,
Тело – его покои и его святыня.
Тогда наше существо спасено от разобщенности;
И все становится само собой, прочувствовано заново в Боге:
Возлюбленный, прислонившись к двери своего монастыря
Собирает целый мир в своей единственной груди.
Тогда падет дело Ночи Смерти:
Когда завоевано единство, когда брошена борьба,
И познано все и объято Любовью,
Кто повернет назад – к неведению и боли?
«О Смерть, внутри я торжествую над тобой;
Не трепещу я более от атаки горя;
Могучее спокойствие установилось глубоко внутри
И овладело моим телом и чувствами:
Оно берет горе мира и преобразует в силу,
Оно делает радость мира единой с радостью Бога.
Любовь моя вечная восседает на троне Божественного покоя;
Ибо Любовь должна воспарить даже за пределы небес,
И отыскать это тайное, неощутимое чувство;
Она должна изменить свои человеческие дороги на божественные пути,
При этом сохраняя свой суверенитет земного блаженства.
О Смерть, не для сладостной остроты сердца моего,
Не для одинокого, счастливого блаженства тела моего,
Я требую от тебя живого Сатьявана,
Но для работы его и моей, нашей священной обязанности.
Наши жизни – посланники Бога под звездами;
Они пришли, чтоб находится под смертельной тенью,
Притягивая свет Бога к земле ради невежественной расы,
Его любовь – чтобы наполнить пустоту в человеческих сердцах,
Его блаженство – чтоб исцелить несчастье мира.
Ибо Я, женщина, являюсь силой Бога,
Он делегат Вечного в человеке.
Моя воля больше чем твой закон, О Смерть;
Моя любовь сильнее цепей Судьбы:
Наша любовь – печать небесная Всевышнего.
Я охраняю эту печать от твоих разрывающих рук.
Любовь не должна прекращаться, чтобы жить на земле;
Ибо Любовь – сияющая связь между землей и небесами,
Любовь здесь – это ангел отдаленного Трансцендентного;
Любовь – это залог человеку на Абсолют.»
Но женщине бог Смерти ответил
С иронической усмешкой в голосе
Удручающей труд звезд:
«Даже так люди обманывают Истину великолепными мыслями.
Так ты найдешь шарлатана славного – Ум,
Чтобы соткать из его газовой ткани атмосферы Идеала
Прекрасные убранства для твоего нагого тела желаний
И для твоего сердца, хватающего жадно одежды страсти?
Не марай сплетения жизни магическими оттенками:
Лучше сделай свою мысль зеркалом прямым и точным,
Отражающим Материю и смертность,
И узнай свою душу – плоти продукт,
Самость, сделанную в сконструированном мире.
Твои слова – бормотание обширное в мистической грезе,
Ибо как может в грязном, человеческом сердце обитать
Величие безупречное твоего Бога, построенного грезой,
Иль кто может видеть лик и форму божественного
В нагом, двуногом черве, тобой называемом человеком?
О человеческий лик, сними умом нарисованные маски:
Будь животным, червем, как предназначила тебе Природа,
Прими свое рождение тщетное, свою ограниченную жизнь.
Ибо истина нага, подобно камню и сурова как смерть;
Нага в своей скудности, сурова от трудности жизни.»
Но Савитри ответила ужасному Богу:
«Да, Я – человек. И еще человек будет мною,
Пока в человечестве своего часа ожидает Бог,
Попрать тебя, чтобы достичь высот бессмертных,
Превзойти горе и боль, судьбу и смерть.
Да, моя человечность – маска Бога:
Он обитает во мне, тот, кто движет моими делами,
Вращая великое колесо космических работ.
Я – его света тело живое,
Я – мыслящий инструмент его силы,
Я – воплощенная Мудрость в земной груди,
Я – его побеждающая и не убиваемая воля.
Бессмертный Дух во мне начертал свои формы;
Во мне есть Безымянный и тайное Имя.»
Смерть из скептической Тьмы послала свой крик:
«О жрица в доме Воображения,
Сначала убеди неизменные, застывшие законы Природы,
И сделай это невозможное своей ежедневной работой.
Как сможешь ты принудить сочетаться двух вечных врагов?
Непримиримые в своих объятиях,
Они отклоняют торжество своих крайностей чистых:
В несчастном браке калечат свою чахлую силу.
Как твоя воля может сделать едиными правду и ложь?
Где Материя является всем, там Дух – только греза:
И если все есть Дух, Материя – ложь,
И кто был лжецом, кто подделал вселенную?
Реальность с нереальностью не может сочетаться.
Тот, кто хотел бы обратиться к Богу, должен мир оставить;
Тот, кто хотел бы жить в Духе, должен жизнь отдать;
Тот, кто встретил «Я», отвергает себя.
Странники миллионов маршрутов ума,
Которые пришли сквозь Существование к этому концу,
Мудрецы, исследующие просторы мира – океана,
Нашли единственную безопасную гавань затухания,
Только две двери у человека к побегу,
Смерть его тела – врата Материи к покою,
Смерть души – его последнее счастье.
Во мне все принимает прибежище, ибо Я, Смерть, Я Бог.»
Но Савитри ответила могущественной Смерти:
«Мое сердце мудрее, чем Разума мысли,
Мое сердце сильнее, чем оковы твои, О Смерть.
Оно видит и чувствует, это единое Сердце бьется во всем,
Оно ощущает солнцеподобные руки высокого Трансцендентного,
Оно видит космический Дух в этой работе;
В этой смутной Ночи, оно лежит наедине с Богом.
Сила моего сердца может вынести горе этой вселенной
И никогда не собьется со своей светящейся тропы,
Этой белой, потрясающей орбиты, пролегающей в божественном покое.
Оно может выпить море всеобщего Восторга
И никогда не теряет белого, духовного прикосновения,
Этот покой, который размышляет в глубокой Бесконечности.»
Он сказал, «Ты в самом деле так сильно, О сердце?
О душа, ты настолько свободна? И можешь собирать тогда
Блестящие удовольствия с моих придорожных, цветущих ветвей,
И даже не споткнуться в своем нелегком странствии к цели,
Встречать опасное прикосновение мира и никогда не падать?
Яви мне свою силу и свободу от моих законов.»
Но Савитри ответила, «Я, несомненно найду
Среди зелени и шепчущих деревьев Жизни
Удовольствия близкие душе, только они мои после него,
Или мои для него, поскольку наши радости едины.
И если я медлю, Время – наше и Бога,
И если я падаю, разве нет его руки рядом со мною?
Все является планом единым; каждое придорожное действие
Углубляет ответ души, цель ближе выдвигает.»
Смерть, высокомерное Ничто, ответил ей:
«Так покажи свою абсолютную силу мудрым богам,
Земную радость избирая! И для себя востребуй
И еще от себя и этой грубой маски поживи свободной.
Тогда тебе дам я, все, что твоя душа желает,
Все эти краткие радости, которые земля хранит для смертных сердец.
Лишь одно дорожавшее желание перевешивает все,
Суровые запрещающие законы, иронию твоей судьбы.
Моя воля, однажды изъявленная, не изменилась со Временем,
И Сатьяван никогда не может снова стать твоим.»
Но Савитри ответила Могуществу смутному:
«Если глаза Тьмы могут на Истину взирать,
Посмотри в мое сердце и, зная, что я есть,
Дай, что ты пожелаешь, или что должен, О Смерть.
Я ничего не требую, лишь Сатьявана одного.»
Там была тишина, как сомневающиеся судьбы.
Все такой же презрительный, который уступает точке,
Смерть склонил свою суверенную голову в холодном согласии:
«Я даю тебе, спасенной от смерти и бедственной судьбы,
Все то, что живой Сатьяван
Желал в своем сердце для Савитри.
Сияющие полдни я даю тебе и тихие зори,
Дочерей, тебе самой подобных сердцем и умом,
Хороших сыновей, героев и не потревоженную сладость
Единения с мужем твоим дорогим и правдивым.
И ты соберешь в свой радостный дом
Счастье окруживших тебя вечеров.
Любовь тобою свяжет множество собранных сердец.
Ответную сладость в своих днях повстречаешь,
Служения нежного желанное твоей жизни,
И владычества любовного над всеми твоими любимыми,
Два полюса блаженства сделались одним, О Савитри.
Возвращайся, дитя, на землю тобою оставленную.»
Но Савитри отвечала, «Твои дары я отвергаю.
Земля не может цвести, если я одна вернусь.»
Тогда Смерть вперед послала свой рассерженный крик,
Как распекает лев, свою убегающую жертву:
«Что знаешь ты о земном богатстве и жизни изменчивой,
Ты, которая думает, что если умер один человек, то вся радость должна прекратиться?
Надежды нет быть несчастливым, пока не конец:
Ибо горе скоро умирает в усталом человеческом сердце;
Вскоре другие гости заполнят пустынные покои.
Росписью мимолетной на праздничном полу
Начертанной для красоты мгновения была сделана любовь.
Иль если ты странник на вечной тропе,
Эти объекты плавно меняются в объятиях
Подобно волнам от пловца в бесконечном море.»
Но Савитри ответила неясному богу,
«Отдай мне обратно Сатьявана, моего единственного господина.
Твои мысли пусты для моей души, которую заполняют
Глубокая вечная истина в вещах преходящих»
Смерть ей отвечал, «Возвращайся и испытай свой душу!
Вскоре ты найдешь умиротворение подобно другим
Или на щедрой земле обретешь красоту, истину и силу,
И когда ты наполовину забудешь, один из людей
Обовьется собой вокруг твоего сердца, которое нуждается
В каком-то отвечающем человеческом сердце, напротив твоей груди,
Ибо какое смертное существо может существовать удовлетворенное в одиночестве?
Тогда в прошлое скользнет Сатьяван,
Воспоминания мягкие тебя оставят
Из-за новой любви и нежных ладоней твоих детей,
Пока не удивишься, любила ль ты вообще?
Такими были задуманы земной жизни родовые муки,
Постоянный поток, что никогда не будет прежним.»
Но Савитри ответила могущественной Смерти:
«О темный, ироничный критик Божественного труда,
Ты высмеиваешь запинающийся поиск тела и ума,
То, что сердце хранит в пророческий час,
И дух бессмертный делает своей собственностью.
Моим является сердце, которое поклоняется, даже оставленное,
Образу Бога обожаемому любовно;
Я в пламени сгорела, чтобы следовать по его стопам.
И разве мы, не те, кто несет обширное одиночество
На холмах восседающее наедине с Богом?
Зачем ты тщетно борешься со мной, О Смерть,
Ум, освобожденный от всех сумеречных мыслей,
Которому ясны секреты богов?
Ибо сейчас, я знаю, наконец, вне всяких сомнений,
Великие звезды пылают моим непрестанным огнем,
И жизнь и смерть – обе, сотворены этим топливом.
Жизнь была всего лишь моей попыткой слепой любить:
Земля видела мою борьбу, а небеса – мою победу;
Все будет постигнуто, превзойдено, там поцелуются
Сбросив свою вуаль пред свадебным костром
Вечный жених и вечная невеста.
Небеса примут, наконец, наш неровный полет,
На носу корабля нашей жизни, который разрывает волны Времени
Нет надежды сигнальных огней, что горели бы напрасно.»
Она говорила; беспредельные члены бога
Как будто захваченные тайным экстазом,
В тишине содрогались, как смутное движение
Океанских, неясных равнин уступающих луне.
Затем словно поднятые ветром внезапным,
Вокруг нее в этом неясном и мерцающем мире,
Эти сумерки трепетали, подобно рвущейся вуали.
Так, вооруженные речами, сражались великие оппоненты.
Вокруг этих духов в сверкающем тумане,
Полусвет, углубляясь, убегал на крыльях жемчужных,
Как будто доставая некий идеал Зари далекой.
Ее мысли очерченные летели сквозь мерцающую дымку.
Смешиваясь яркой расцветкой с ее покрывалами и лучами,
И все ее труды, подобно бриллиантам сверкающим были охвачены
Пылом мистического мира,
Или играли в радужном переливе своих оттенков
Подобно слабеющему эху, проплывающего звука вдалеке.
Все произнесенное, все настроения должны там стать
Недолговечной тканью сотканной умом,
Чтоб сотворить тончайшее одеяние прекрасной перемены.
Она шла молча, решимостью объята,
По туманной траве неясных, нереальных равнин,
Пред ней – плывущая вуаль видений,
Тянущееся одеяние грез под ее стопами.
Но сейчас, сознательное пламя ее духа ,
Оставляя бесплодную сладость,
Призывая обратно ее мысли осесть внутри,
В глубокой комнате, дома медитации.
Ибо лишь там могла обитать твердая истина души:
Непреходящий, язык жертвоприношения,
Он пылал, неугасимый в центральном очаге,
Где пылает, ради высокого хозяина и его супруги,
Охраняющий дом и свидетельствующий огонь,
От которого богов алтари зажжены.
И пока принуждаемые идти, скользя неизменными,
Пока был изменен порядок тех миров:
Смертный вел, бог и дух подчинялись
И она позади, была лидером этого марша,
И они, впереди, следовали воле ее.
Далее они странствовали по плывущим дорогам,
Сквозь сопровождающий их, смутно мерцающий туман.
Но все сейчас быстрее исчезало, словно встревоженное
Убегая от чистоты ее души.
Небесная птица на драгоценных крыльях ветра,
Словно пылала, объятая разноцветным огнем,
Несомая духами в пещере украшенной жемчугом,
Сквозь очарованную туманность ее душа продвигалась.
Смерть шла впереди и Сатьяван,
Во тьме, перед Смертью, угасающая звезда.
Свыше был невидимый баланс его судьбы.
Конец третьей песни.
Книга десятая.
